Чтобы не уставать на работе и с удовольствием отдавать себя ей без остатка, нужно точно определиться, что то, чем ты занимаешься, то самое, твоё. В этом уверен председатель Президиума Гомельского филиала НАН Беларуси, член-корреспондент Юрий Михайлович ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ. В этом году Указом Президента Республики Беларусь учёному присвоено почётное звание «Заслуженный деятель науки Республики Беларусь». А ещё он недавно отпраздновал своё 70-летие. Сегодня Юрий Михайлович гость нашей редакции.- Каким вспоминается детство?
- Мой отец - уроженец Го-мельщины. На момент, когда в стране проходила коллективизация, он был крепким средним хозяином, много трудился. В колхоз ему пришлось вступить, однако он не скрывал своего скептического мнения по поводу происходящего. И, в конце концов, «за антисоветские высказывания» на три года был сослан в Казахстан. Однако надсмотрщики сразу сказали: «Ты, белорус, отсюда никогда не уедешь». Там я и родился.
Чтобы представить жизнь ссыльных в поселении, представьте себе чистое поле, а в нём бараки, уходящие на метр в глубину и настолько же возвышающиеся над ней. Жители пахали землю, тем и кормились. Уехать было невозможно, так как не было никаких документов. Но было обязательным каждую неделю являться в комендатуру соседнего посёлка, чтобы отметиться.
Мои детские воспоминания в спецпоселении почему-то связаны с широким подоконником в нашем бараке. Он был очень низким, и сидевший на нём, рассматривая улицу, видел только ноги прохожих. Нам, детям, было интересно вот так сидеть и рассматривать. Однажды сижу и вдруг вижу, что ноги за окном очень быстро забегали. Стало интересно. Выхожу, а народ уже грузится в кибитки, вещи из домов выносит. Оказывается, горела степь. Я был маленький и не понимал всей опасности. Но, как рассказывали, это страшное явление: идёт стена огня, которая уничтожает всё на своём пути. Наша семья ещё не успела собраться, как ветер переменился и пошёл дождь.
И потом зимой. Я снова, как всегда, сидел на подоконнике. Накануне ночью были пурга и крепкий мороз. В такую погоду бараки полностью засыпало снегом, едва можно было рассмотреть торчащие трубы. Утром старшие пошли откапывать дом, загребая снег внутрь, чтобы освободить проход. И вдруг в стекло окна, где я сидел, влетает огромная лопата, в миллиметрах от меня. Это брат не рассчитал размах.
Вот такие картины детства. В 1949 году нам дали разрешение вернуться.
- Ваше отношение к науке в будущем было заметно в школе?
- Знаете, как это ни странно, но свой первый день в первом классе я прогулял. Ещё до школы я ходил в детский сад на улицу Плеханова и почти всегда спускался под Кузнечный мост к железнодорожным путям. И там собирал, как мы называли, «чёртовые пальцы», - странные камни, из которых получались превосходные свистки. Чуть позже мне обходчик путей рассказал, что это были окаменевшие моллюски. И я для себя решил, что это бывшее морское дно и что вот-вот я найду целую гору моллюсков...
Поэтому, когда мама привела меня на линейку и там начали долго выступать какие-то люди, я потихоньку улизнул к месту своих раскопок. Когда было обнаружено исчезновение Плескачевского, по советам моего брата, меня туда и пришли искать. Узнав, что я ищу моллюсков, завуч Иван Васильевич Корнеев, шутя, назвал меня Ломоносовым и отправил домой, сказав, чтоб завтра я пришёл с мамой. Может, таким образом, я уже тогда тянулся к науке {улыбается)?
Если честно, поначалу на улице мне было интереснее, чем в школе. Это и понятно -детство. Но в какой-то момент пришли другие интересы. Кажется, началось с математики, с задачи про трубы, из которых вытекает вода. Решить их было непросто, но я сам справился. И интерес к учёбе начал расти. Моя сестра Зина работала в библиотеке и приносила много книг. Поэтому вдобавок к учебникам я читал много дополнительной литературы. А вообще, повезло с учителями. Это были удивительные, неравнодушные люди. Почти все - фронтовики.
А сегодня, мне кажется, детей перегружают информацией, не дают самим определиться. А тогда никто никому ничего не навязывал. Давалась возможность проявиться тому, что изначально заложено в человеке, давали развиваться самостоятельно. Я считаю, что у каждого есть способности. И дома у нас никогда не было родительских уговоров вроде «Иди делай уроки!» Просто у всех это было в сознании. В семье все работали. Отец, помимо работы на заводе, мог и ставни с воротами резные сделать, и дом построить. Отношение к труду рождается в семье.
К окончанию школы моими любимыми были книги о физиках-экспериментаторах, и я понимал, что это то, чем я хочу заниматься. После некоторых раздумий решил поступать в Киевский политехнический университет.
- Сегодня часто говорят о том, что выпускники вузов, зная теорию, абсолютно не приспособлены к работе. В ваши студенческие годы как раз проходил эксперимент по сближению высшего образования и производственной деятельности...
- Уже первого октября нас, первокурсников, отправили на завод. Я попал в экспериментальный цех, в котором не идёт поток каких-то одних деталей, а полностью организован производственный процесс: от чертежа до выпуска готовых приборов и систем автоматики. То есть, кроме изучения теории, в первые студенческие годы я прошёл все этапы у станка, верстака, сборку и наладку. С одной стороны, это был колоссальный опыт, с другой, - неплохая материальная поддержка. Помогать мне было некому.
Но и нагрузка при этом была неслабая: с 8 до 16 часов - на заводе, с 18 до 22 - занятия в университете. Ну а в свободное, каникулярное время, если можно так сказать, в составе студенческих строительных отрядов ездили на освоение целины, подряжались на работы в колхозах под Киевом.
- В советское время вы стажировались в немецких институтах и в США. В те годы получить такую возможность - действительно нечастый случай. Если сравнить советскую и зарубежную науку тех лет, как вы считаете, кто у кого мог поучиться?
- Побывав в 1978 году в Германии, приехал оттуда буквально другим человеком. Я понял, как должна быть организована научная сфера, как люди должны относиться к делу, и какое отношение должно быть к людям. Где публиковаться, какие при этом существуют требования, как вообще писать. Во всех этих вещах разница между нами была колоссальная.
Если я собирался ставить эксперимент, то там мне давали для этого всё необходимое, только назови сроки. У нас же надо было подолгу ходить, добиваться, писать заявки, обоснования. И, может быть, через какое-то время тебе выделят необходимые компоненты и оборудование. Ещё на протяжении нескольких лет я поддерживал связь с зарубежными учёными, мы писали совместные статьи по результатам экспериментов, которые там успел сделать.
Мы во многом отставали в плане организации и оснащения. Но с точки зрения подготовки, базы, знаний, широты взглядов, у нас было явное преимущество. Образование у нас лучше. Во всяком случае то, которое я получал. У них оно более узкопрофильное. В Германии я мог разговаривать с представителями разных наук: чувствовал себя свободно с физиками, химиками, материаловедами и другими учёными. Хотя они по большей части общались лишь в кругу своих специализаций.
Но стоит отметить и то, что, при всех имеющихся возможностях, каждый из них чётко понимает, что каждая допущенная ошибка - лишние траты. Сегодня я тоже стараюсь объяснять студентам, что природа не говорит предложениями. Она может сказать или да, или нет. То есть, ставя эксперимент, я могу получить положительный или отрицательный ответ. И моя задача, как теоретика, поставить вопрос так, чтобы природа ответила. Если ты этого добился, то она «скажет» - да или нет. Затем следующий эксперимент и так далее. Даже если получено «нет», возвращаемся и идём по другому пути. Это процесс познания.
Нередко можно услышать, что отрицательный результат - тоже результат. Хорошо. Но кому он нужен? Это правильнее назвать плохо продуманной стратегией эксперимента. Одно дело - когда отрицание позволяет сделать выбор между правым и левым, совсем другое - когда отрицательный ответ получен в ряде экспериментов и завёл в тупик.
- Директором родного института механики металл о -полимерных систем имени В. А. Белого НАН Беларуси вы стали в 90-х. Непростое время не только для конкретного учреждения, но и в целом для всех отраслей ещё вчера одной большой страны. Как говорят, старое развалили, новое ещё не создали. Каким было настроение в те годы?
- В те дни меня не отпускало ощущение, что завтра чтото произойдёт: землетрясение, ураган. Постоянное ожидание какого-то крупного катаклизма. Ложился спать и вставал с мыслью, как выплатить людям зарплату. Ощущения прошли, только когда более-менее наладилась работа.
Когда я пришёл в институт, он был в непростом положении: на счетах пусто, работа идёт, а деньги по договорам не поступают, крыши и трубы текут. Людей надо было обеспечить работой и зарплатой, чтобы не разбежались. Ведь уйдя, например, в торговлю, самый лучший инженер со временем потеряет квалификацию.
Постепенно начали заключать первые контракты. Как директор, я считал своей задачей сделать так, чтобы весь коллектив работал синхронно. В коллективе все важны: и учёный, и экономист, и водитель. Это всё один организм. Кто-то хорошо пишет патенты, а кто-то - книги, кому-то удаётся отлично преподавать, а кто-то мастерски готовит кандидатов и докторов наук. Каждый занимается своим делом, а вместе мы - крепкий институт. Конечно, если всё требовать от одного человека, всё пойдёт наперекосяк, специалист должен понимать свою значимость и не чувствовать себя ущербным.
- Какие задачи сегодня стоят перед белорусской наукой?
- Я не уполномочен говорить за всю науку, академическую в частности. Но что касается моей точки зрения, то необходимо развивать фундаментальную науку. От учёных требуют результатов сегодня, но ведь если не будет исследований фундаментальных, то не будет и прикладных, не будет инноваций. А вместе с этим нужно уметь самим зарабатывать. Вот вам и задачи: найти соотношение и по объёмам, и по срокам выполнения фундаментальных, прикладных исследований, и по инновациям.
При этом есть много вопросов, которые выходят за поле ответственности учёных. Это налоговая политика, авторские права, та же материальная заинтересованность в конечном результате и многое другое.
- Идёт ли сегодня в науку молодёжь?
- Было время, когда любой руководитель считал за честь, если его сын или дочь будут работать в науке, несмотря на оплату. Это было престижно. Особенно, если молодой человек добивался звания кандидата наук и, тем более, доктора. В этом случае, уже на зарплату можно было себе что-то позволить. Но это было когда-то. Сегодня молодёжь по-другому смотрит на вещи. Ей нужно всё, сейчас и как можно больше. Что в науке невозможно.
Но, может, это и хорошо, что в научную сферу приходят только те, кто без неё не мыслит своего существования. Их немного, но один такой стоит сотни, который ради результата готов работать, работать и работать.
- Стереотип, что в науку из-за невысокой зарплаты идут только энтузиасты, по-прежнему существует?
- Если много работать и двигаться вперёд, то можно добиться всего, в том числе денег и славы.
- Как получилось, что вы увлеклись звёздами? Что необычного можно увидеть в ночном гомельском небе? Особенно в ваш самый мощный телескоп...
- Неизгладимое впечатление на меня произвела экскурсия в пятом классе в обсерваторию, располагавшуюся тогда в старом здании Гомельского пединститута на улице Кирова. В нашей школе на практике были студенты, которые предложили нам туда сходить. Ночью мы смотрели на звёзды через телескоп и нам рассказывали, где какая находится. Мне показалась невероятно красивой фраза экскурсовода: «Денеб в хвосте Лебедя!» Возникли огромный интерес и желание понимать, что это и где это.
Постепенно увлечение росло. Иду с тренировки ночью и рассматриваю небо, нахожу Орион, Большую и Малую Медведиц, Кассиопею, Персея, Водолея, Волопаса...
Что касается неба над Гомелем, то, к сожалению, в нашей местности мало времени для его рассматривания и мало звёздных ночей. А те, что есть, попадают на зиму, холодную осень, раннюю весну или когда ночь короткая. Хотя и сама по себе Луна в мощном телескопе - зрелище фантастическое. Я бы не сказал, что мой телескоп самый мощный, но, возможно, он самый оснащённый из тех, что есть в Беларуси. В моей небольшой обсерватории - компьютерное управление и телескопом, и крышей. Поэтому, когда я говорю друзьям, что моя крыша поехала, это не шутка (улыбается).
Несмотря на все эти особенности, на нашем небе есть, что посмотреть. Например, в прошлом году ранним утром 6 июня мы с известным в городе астрономом Владимиром Семёновичем Ларионовым наблюдали редкое астрономическое явление - прохождение Венеры по диску солнца. Оно случается один раз через 8 лет, а потом - через 105. То есть в следующий раз наблюдать его можно будет только в 1117 году. Когда мы наблюдали это на рассвете - восторгу нашему не было предела!
- Приходилось рассматривать небо из других точек мира?
- Когда был в ЮАР, небо не узнал. Там хорошо видны Сириус, Южный крест, а наши созвездия - почти на горизонте.
- Чьё небо красивее?
- Конечно, наше.
Дарья СТРЕЛЬЧЕНКО